Борис Эскин — поэт, прозаик драматург. Был моряком, актером и режиссером, заведующим литературной частью театра, газетчиком и радиожурналистом, ведущим программ и главным редактором телевидения. Автор стихотворных сборников, повестей для детей и юношества, документально–очерковых книг, пьес и киносценариев. Репатриировался в 1994 году. В Эрэц–Исраэль вышли три сборника стихов: «Книга пустыни», «Книга дождя», «Книга возвращения».

Член Союза писателей Израиля. Живет в Нацерет–Илите.

Концерт в Гуш-Катифе.
Городок запечатан в раскаленный песок, как в конверт.
Раскатала поляна бархатистый зеленый палас.
Солнце прячется в дюны. Начинается митинг–концерт.
И оранжевый вечер расплескался по тысячам глаз.

На помосте — ведущий. Не во фраке — в рубашке простой.
Автомат за спиною! Словно хлесткая очередь — речь.
Бронебойные песни, что гитарной прошиты струной.
Все о том, как евреев от еврейской проказы сберечь.

А мираж «Альталены» в сизом море за дюнами встал.
Тень Ямита настигла невиновных изгнанников вновь.
Снова Молох над нами. Пожирающий души оскал.
Пожирающий всходы, и могилы, и трепетный кров.

Неужели закружит над пеплом мечты вороньё —
Над окном и над садом, где надежда весною цветет?!…
Только сердце не может и не хочет поверить, что всё
Не безумный Везувий, а безумье людское сметет.

Будут сны мне как плаха — дни и ночи, всю жизнь напролет.
В этом тихом поселке начинается сердца разлом.
Я глаза закрываю. И опять предо мною встает
Тот ведущий концерта с автоматом, как с черным крылом…
27 июня 2005 г.
Сообщение в Интернете
Уважаемый Борис! Спасибо за стихотворение. Я была на этом концерте. Болит сердце за нашу страну, за наш маленький и прекрасный Израиль.

Баллада о последнем зелоте.
1
Какое тревожное слово — зелоты!
Какое кинжальное, звонкое слово!
Земные страданья, земные заботы,
К зелотам, к зелотам всхожу я назло вам!

Наверно, Вс–вышнему так было надо:
Нежданно–негаданно странная сила
Змеиной тропою к руинам М е ц а д ы,
К зелотам, к зелотам меня заманила.

К ознобному звуку: «Царь Ирод, царь Ирод!..»
Великий строитель и рая, и ада,
Ты выстроил, прячась от целого мира,
Дворец в поднебесье и крепость Мецаду.

И думать не думал, в надменных покоях
Землей иудейской всевластно владея,
Что башни скалы неприступной укроют
Зелотов — мятежных сынов Иудеи.

2
Безумствуют римские легионеры
В развалинах Иерусалимского Храма.
Идет на подмостках обители Веры
Последнее действие дьявольской драмы.

Но в час роковой перед вечным изгнаньем
Последней надеждой, последним оплотом
Мецада, Мецада взошла на закланье
С последнею горсткою гордых зелотов...

Не месяцы — годы продлится осада.
Но Рока проклятие неумолимо.
И только победа, и только Мецада
Нужны императору грозного Рима.

Там воины все — от младенца до старца.
Там тысяча Б–гу Единому верных.
И только молитвой осталось сражаться
С армадой язычников жестокосердных.

3
Последняя ночь оставляет Мецаду.
Последнее утро вползает по склонам.
Последнюю строят слова баррикаду:
— Собратья! Неужто увидеть дано нам,
Как стая шакалов, от крови хмельная,
У нас на глазах наших жен распинает!
Что выберем: жизнь и пожизненно рабство,
Иль вечной свободы посмертное братство?!
Зелоты! Давайте окажем друг другу
Сегодня последнюю в жизни услугу:
И в час «Авдалы», на исходе субботы
В могилы с собой унесем мы свободу.
Оставим врагам, захватившим Мецаду,
Запасы воды и обильные склады.
Пусть видят, ворвавшись в пустующий город:
На смерть нас подвигли не жажда и голод!

4
И вот уже брошен безжалостный жребий.
Он десять святых палачей назначает.
Свершает молитву последнюю ребе.
И — каждого смерть, как награда, венчает.

Их десять осталось. Безумных евреев
В одеждах, пропитанных кровью и потом.
Последней приходит черед лотереи.
И жребий последнего выбрал зелота.

Знакомое что–то в упругой фигуре,
В пытливых бровях и глазах его карих,
В еще без сединки шальной шевелюре...
Мне страшно. Похож на меня этот парень!

Мне страшно. Гоню от себя наважденье.
Нелепо! Немыслимо! И непонятно,
И жутко представить, что был до рожденья,
Что жил ты когда–то, и неоднократно.

5
Свершилось. На площади — тысяча трупов.
Он в мире один. Бесконечно последний.
Последние руки. Последние губы.
Последнее небо и день этот летний.
Сжимает кинжал, раскаленный от крови.
Он больше не плачет — он выплакал слезы.
У смолкшей жены — удивленные брови.
Умаялся мальчик их рыжеволосый.
Качается солнце в пустой колыбели.
И Мертвое море — как меч оголённый…
Вдруг видит: цветок незаслеженно–белый
Тихонько расцвел меж камней обожженных.

Простой анемон непорочен и кроток —
Последняя жизнь из земли бездыханной...
Последнего вижу над бездной зелота.
В безвестную вечность еще он не канул.

Один. Никого. Он стоит неподвижен.
Вокруг разгораются тризны пожары.
Послушай, никто не узнает, как выжил!
Ладонь разожми — ей легко без кинжала.

Пусть только на миг твои пальцы остынут.
От вас не останется даже надгробий!..
Он смотрит на ясное личико сына,
И лезвие твердо вонзает меж ребер.

6
Прощальный закат будет так целомудрен,
И в странной тиши застрекочут цикады,
И солнце прольется на буйные кудри
Последнего воина мертвой Мецады.

Взметнутся на башнях дымы ошалело.
Враги в опустевшую крепость ворвутся.
Избравшие гибель пожизненным делом
Избравшим свободу они ужаснутся.

И склады с едой, и в дворцовых подвалах
Сокрытые Иродом камни и злато,
Прохлада бассейнов в таинственных скалах —
Награда заждавшимся римским солдатам.

Но им, торопливо трофеи гребущим,
Живой ни одной не дождаться награды!..

Я знаю, что в жизни своей предыдущей
Я был тем п о с л е д н и м
з е л о т о м М е ц а д ы.
3 Июня 2005

Плач по маккавею

Здесь, чтобы выжить, надобно ослепнуть.
Чтоб не свихнуться — стать глухонемым.
Здесь эскулапы не дают окрепнуть.
Спокойно жить здесь только неживым.

Израиль странной поражен заразой.
Страна великомудрых дураков,
Сама себе не давшая ни разу
Уже разбитых победить врагов.

О, где ты, гордых Маккавеев царство!
Стервятники заполонили сны.
Не все равно мне, что за государство
На территории моей страны.

Увы, мои прославленные братья,
Затушены бесстрашия костры.
Сегодня во главе еврейской рати
Стоят картонные богатыри.

Им долго фимиам страна курила,
Из чаши славы отхлебнули всласть.
Но подлинность героев и кумиров
Не слава проверяет — только власть.

Бежал от лицемерья и коварства,
Израилю поверив наперёд.
Зачем я здесь, где снова государство
Меня преследует и предает!

Там над могилами отца и деда
Глумится юдофобов рой чумной.
Здесь на мою могилу рухнут беды,
Накликанные собственной страной.

Уже мне не дождаться Маккавеев.
И, значит, жизнь — как выстрел холостой.
Но черта с два! Я становлюсь сильнее.
Я перезаряжаю «Узи» свой.
25 Февраля 2005

Иосиф Трумпельдор.
Фотография времен его службы в
Российской армии, прибл. 1905 год.

Ревущий Лев.
Памяти Йосефа Трумпельдора.
О чем ревешь, гранитный Лев Тель–Хая?
О низости, о высоте людской?
История, всесильным потакая,
Дивится и сама судьбе простой.
Народы без легенд обречены.
С концом легенд кончаются народы.
Так невозможно таинство природы
Без вечно обновляющей весны.

Парит миндаль, до времени расцветший.
На веточках рассыпана заря.
О чем ревешь, стотонный Лев, сошедший
С печати иудейского царя?

…В ту ночь луна была на мир сердита,
И бултыхнулась в облачную слизь.
В глухую ночь арабские бандиты
В еврейское селенье ворвались.
Был скоротечен этот бой в Тель–Хае,
Свинец кровавый точно выбрал цель.
И прошептали губы, остывая:
«Как сладко умереть за Исраэль!»

Он так сказал — возвышенно чертовски!
А может, вовсе на другой манер.
А может, матюкнулся по–ростовски
В тот миг Георгиевский кавалер.
Или совсем не проронил ни слова
Воитель однорукий Трумпельдор.
Легенда превратить всегда готова
Позор в геройство, подвиги в позор.
Историю тщеславье распирает —
Скрепляет «скупы» подписью в момент!
Ревущий Лев — молчащий монумент —
Слова прощанья в камне повторяет…

Народы без легенд обречены.
Но вечно Геростратам нет покоя.
Развенчивать легенды все вольны.
Ну, а евреи дали фору гоям!
Самоубийцу не пугает бездна.
Так было и так будет без конца —
Что гения развенчивает бездарь,
А трус разоблачает храбреца.
«Разоблачители» — не правдолюбы….
Они в самих себе души не чают.
И вовсе не Анналов ляпсус грубый —
«Разоблачители» себя разоблачают.
Кто вспомнит их изысканный резон,
Как истово они ломали миф?!
Но вечны Ор–Акива и Самсон,
Не меркнут Хана Сенеш и Юдиф.
Бессмертны Маковеи и Рахель.
Нет ничего правдивее легенды.
Слова переживают монументы.
«Как сладко умереть за Исраэль!..»

О, гордый страж достоинства страны,
Ревущий Лев зеленого Тель–Хая,
Труби сердцам, труби, не утихая!..
Народы без легенд обречены.
21 Февраля 2005