«Над нами сумрак неминучий иль ясность Божьего Лица» А. Блок

Ешива "Ямит" около Гуш Катифа.

У меня пока еще нет внятного объяснения того, как это произошло. Мне даже трудно восстановить хронологическую последовательность событий. Поэтому я просто расскажу о том, что я помню. Когда вы будете делать из этого моего интервью материал для передачи, пожалуйста, не называйте меня «тем, кто остановил размежевание». Это сделал не я. Вернее, конечно, я тоже. Мы это сделали вместе, и моя доля ничуть не больше, чем любого из наших ребят.

У меня не было худшего утра в моей жизни. Нас разбудили и велели готовиться к операции. Нам всем не хотелось туда идти. Но для меня была еще одна вещь, из–за которой это утро было для меня еще худшим, чем для остальных. Я потерял только что обретенную веру в Б-га.

Знаменитые теплицы Гуш Катифа.

Почему, собственно, я вдруг стал верующим? Да, я из нерелигиозной семьи, я учился в светской школе. И я вовсе не стал к тому времени, о котором идет речь, религиозным в общепринятом понимании.

Но у меня не было выхода — чтобы дальше жить, я принялся искать спасения от ситуации, в которой очутился, и не нашел никого, кто мог бы мне помочь, кроме Б-га. Я не умел молиться, поэтому я день и ночь просил Его своими словами: сделай чудо! Отмени этот кошмар! Если не ради них, — тех, кого я должен выгнать из дома, — то ради меня самого. Потому что после того, как это произойдет при моем активном участии, я никогда больше не смогу верить в Тебя. Я вообще больше не смогу думать ни о чем. И поэтому у Тебя уже не будет шанса на то, что я захочу приблизиться к Тебе. Если я Тебе не безразличен, сделай так, чтобы этого не произошло.

Так я просил о чуде. А его не было. И вот настало утро, и нас повезли туда. И все было кончено.

В последний раз я обратился к Б-гу, уже подходя к их дому. У меня за спиной были пятеро ребят под командованием Муссы, негевского бедуина. Я должен был проложить им дорогу. «Я сейчас постучу к ним, — пригрозил я Б-гу. — Если Ты допустишь это, все будет кончено. Ты понимаешь? Все...»

Газа, средиземноморское побережье.

И Он все еще ничего не сделал. И тогда я разозлился. Я был очень зол, когда я поднял руку, сжал ее в кулак и постучал.

— Проходи, — сказал бородатый мужчина в большой белой кипе.

Он указал мне рукой на кресло, и я машинально, на деревянных ногах, подошел к нему и сел.

Они сидели напротив. Я обратил внимание, что человек, открывший мне дверь, спокойно запирает ее на щеколду. Я–то знал, что ребята Муссы притаились с двух сторон за углом дома. Подозревал ли он об этом? Скорее всего, да. Но по его поведению можно было подумать, что он просто принимает гостя.

Он сел напротив, и я невольно вгляделся в их лица.

Отец, мать, пятеро детей. А это, вероятно, дед.

— Давай знакомиться, — предложил он. — Меня зовут Бецалель.

Я уже знал, что он скажет дальше. И не ошибся.

— В 1945 я был среди тех, кого успели освободить советские солдаты. Мне было семь лет. Каким–то чудом я не только избежал последней «акции», но и выжил, выздоровел и добрался до Эрец–Исраэль.

Он чуть повернул голову и кивнул человеку, который открыл мне дверь. Как будто бы передал эстафету.

— Меня зовут Лиор. Я с детства живу здесь, в этой деревне. Я своими руками построил этот дом и вырастил сад.

Он кивнул жене. Женщина со спокойным и приветливым лицом успокоила малыша, которого держала на коленях, и улыбнулась мне. В ее глазах, так же как и в глазах ее мужа и отца (или свекра?), не было ни малейшего волнения и страха. Она, как и они все, просто принимала гостя — меня.

— Меня зовут Яэль. Я живу в этом доме с тех пор, как меня привел в него мой муж. Я вырастила здесь всех своих детей.

Она тоже чуть повернула голову влево и кивнула четверым сидящим в ряд мальчикам и девочкам в возрасте примерно от пяти до пятнадцати лет.

Маленькая девочка держит «Извещение о выселении», на котором она нарисовала картинку и подписала:«Я не хочу уходить из моего дома в Элей Синай».

— А я Тали. Я сегодня убралась в моей комнате и обещала маме, что в ней всегда будет порядок! — гордо сообщила одна из девочек, лет восьми.

— А я спрятала в доме клад, и его уже давно никто не может найти! — весело заявила ее маленькая сестричка.

— Да ладно, клад! — возразил ее брат. — А у меня в комнате, зато все как на корабле, по–настоящему. Даже капитанский мостик оборудован.

Я не знаю, как это объяснить. Все этот длилось, конечно, не так долго, но явно дольше, чем период времени, в течение которого Мусса был способен сохранять терпение. Мусса, который вообще не понимал, зачем в этой операции нужен такой «слабак», как я. Он считал мою миссию — постучать в дверь — явно лишней. Просто, по его мнению, это была глупая отсрочка. Он бы с его ребятами все сделал быстро и чисто... Почему же он дает мне столько времени? Почему не врывается следом?

И тут я подумал, что мой собеседник — нет, не один из сидящих напротив, а Тот, чьего внимания я с таким отчаянием, и, казалось бы, безуспешно добивался в течение последних недель, — возможно, Он все–таки слышал меня. Слышал — и решил ответить?!!

Я помню, что в этот момент я вдруг со всей силой ощутил, что так оно и есть. От волнения я встал и подошел к окну. Отдернул занавеску, открыл створку.

В саду никого не было. Ребятам Муссы было просто некуда деться отсюда — окно выходило именно в ту сторону, где они на некоторое время спрятались за углом, пропустив, как было приказано, меня вперед. И где же они сейчас?

Внутри у меня все похолодело. Маятник в моем несчастном мозгу качнулся в другую сторону. Как это, где они? Они сочли, что мое время истекло, и пришел их час. Сейчас судьба, которую пустил на самотек Тот, кому я молился, постучится рукой Муссы в дверь...

— Я думаю, уже можно выключить кондиционер и открыть окна, да и дверь тоже, — вдруг спокойно произнес Бецалель. Лиор и Яэль встали и молча сделали то, что он предложил.

Я кинулся к выходу, пытаясь опередить их, но не успел.

В распахнутую дверь вошел начавший сгущаться сумрак, мне даже показалось, что он нес с собой запах моря. Я вышел на крыльцо, и мне почудилось, что воздух, вдруг ставший чуть прохладным, сгустился и обнял меня со всех сторон.

Я оглянулся. Бецалель, Лиор и Яэль стояли позади меня в дверном проеме. Женщина держала на руках малыша, трое детей прижимались к взрослым, а Тали состроила мне озорные глазки и спряталась за отцом.

— Вечерами у нас тут вполне можно дышать, — сказал Бецалель.

— Вы знали, что ничего не произойдет, что изгнания не будет? Откуда?

— Изгнания не может произойти, если тот, кто пришел изгонять, этого делать не станет, — послышалось в ответ.

— Так все ребята, вошедшие в другие дома... э... ничего не сделали? В смысле, не приказали собираться и уходить, пока не поздно?

— Раз вы этого не сделали, то этого и не случилось. Ведь Я же могу действовать только вашими руками, — ответил мне Б-г.

Муссу я нашел уже поздно вечером. Среди костров, горящих во множестве среди туристического лагеря, он с его ребятами обосновались несколько в стороне. Впрочем, в их компании уже сидели двое явно посторонних — поселенец и солдат, — и, пробуя кофе из крошечной чашечки, наперебой обсуждали его достоинства и недостатки. Мусса, как гостеприимный хозяин, скромно молчал, творя следующую порцию этого волшебного напитка.

— Ты был неправ, — сказал Мусса. — Ты должен был меня предупредить, что вы на самом деле никого не собираетесь выгонять из этого, как вы говорите, Гуш–Катифа, и что они на самом деле никуда не собираются уходить. Ты поставил меня в дурацкое положение.

— Очень интересно. Уже несколько лет нам талдычат сверху, что вы уходите, и вдруг оказывается, что это не так! Вы что, обманывали нас?

— Разве это — сверху? Сверху как раз и было решено, что мы остаемся.

— Ты хочешь сказать, что Аллах так решил? — Мусса любил называть вещи своими именами.

— Так. В наших сердцах. Самым–самым демократичным способом. Ты же понимаешь, если бы мы сами решили уходить, мы бы ушли.

— Э..., но я ведь тоже, в таком случае, участвовал в этом голосовании.

— Естественно. Более того, я уверен, что, и население Газы в нем участвовало.

— Конечно. Подозреваю, что большинство было подавляющим.

Мусса не возразил, только протянул мне как раз дошедшую до нужной кондиции порцию кофе.

Вокруг повсюду пели — на иврите и, кажется, по–русски. У одного костра хабадники делали лэхаим. Неподалеку плясали бреславские хасиды.

Я бродил среди палаток и костров, пока не наткнулся на них.

Они сидели вместе, плотной группой. Безбородые мужчины, все до одного без головного убора, женщины в джинсах и коротких открытых футболках. Среди тех, кто весело пел у других костров, тоже очень многие — да даже большинство — были так одеты. Но эти выделялись не столько одеждой, сколько молчаливостью и каким–то недоумением, застывшим в глазах. Они не пели, а разговаривали, скорее даже, перебрасывались репликами. Лагерь проигравшего меньшинства.

Только потом я понял, зачем я к ним подошел, зачем вообще я их искал, вместо того, чтобы присоединиться к одному из костров в гуще веселого лагеря победителей.

Они обернулись и посмотрели мне в лицо. Все до одного. Я ощутил на себе как бы один укоряющий взгляд.

— Садись, победитель, — наконец, ответила одна из девушек.

— Здесь неплохой климат, а? И дом построить, наверно, можно было бы совсем недорого... — произнес спутник той, которая нехотя разрешила мне к ним присоединиться.

— Но ведь это же не наше! — горячо произнесла девушка.

— Парень, как же так, — обратился ко мне мужчина лет сорока, похожий на университетского профессора. — Ведь это на самом деле не наше!

Они продолжали смотреть мне в глаза. Они ждали ответа.

— Почему не наше? Вы же знаете из Танаха, что здесь жили евреи, — я апеллировал в основном к «профессору». Мне казалось, что он один из тех, что может подтвердить мои слова. Несколько человек обернулись к нему, и он нехотя кивнул.

Но я чувствовал, что этого недостаточно. Я их не убедил. Слово «Танах» не было решающим в их лексиконе, — как, впрочем, и в моем в то время.

Все опять обернулись ко мне. Я понял, что дуэль продолжается, и я совсем не тот, кто может оптимальным образом выступить в роли оппонента…

— Но у нас нет никакого права тут жить! — продолжила та же девушка.

— Почему? Почему же ты считаешь, что мы с тех пор утратили право на нашу землю? — спросил я.

— Лучше уйти, чтобы не раздражать тех, кто пришел сюда жить позже! — ответила она.

— Но разве мы им мешаем? Разве мы чем–то ущемляем жителей Газы? Разве территория Гуш–Катифа — это именно то, что решит те проблемы, которые у них есть?

— Мы им мешаем просто потому, что они не хотят, чтобы мы здесь были!

Все, сидящие у костра, по–прежнему смотрели мне в лицо. Я задумался, подыскивая аргументы. Я хотел ответить так: утверждать, что «они не хотят» — это, по меньшей мере, бездоказательно... Но я медлил, чувствуя, что мы уплываем в вязкую трясину спора, не имеющего разрешения... И тут пришла помощь.

— Я не могу уйти отсюда, потому что в освободившейся пустоте поселится тьма и протянет щупальца по всему миру. Я не имею права освобождать ей место, — сказал Б-г.